Самолеты Грин Эйр дважды в неделю вылетали из Москвы, чтобы через три часа высадить в Стамбуле галдящую толпу «челноков». Вылет по понедельникам с возвращением в четверг позволял провести три рабочих дня в стамбульских магазинах и на фабриках, ну, а тем, кто вылетал по четвергам, доставалось еще и воскресенье. В этот день многие магазины не работали, что позволяло хорошенько отдохнуть.

Я любил летать по четвергам. Утром в пятницу я собирал желающих и водил их по традиционному маршруту, включающему до полутора десятков хорошо знакомых мне магазинов, где можно найти любые товары. Девочки в фирме даже рекомендовали новичкам записываться в мою группу, так что новых лиц у меня всегда хватало. Я считал, что такие «экскурсии» являются одним из наиболее эффективных способов обеспечить безопасность новичков в их первых поездках в Стамбул.

За вторую половину пятницы и субботу я успевал сделать все свои дела, а в воскресенье позволял себе расслабиться, отдыхая так, как хотел. Я бродил по старому городу, любуясь храмами и дворцами, построенными великими архитекторами далекого прошлого. Я часами пропадал на рыбном базаре, наблюдая за шевелящимся многообразием морских глубин. Да и просто посидеть на берегу Мраморного моря, разглядывая многочисленные суда, тоже было замечательным развлечением. Летом я выбирался покупаться и позагорать на Черное море, а зимой ехал на горячие источники, где можно было славно погреться.

В тот раз я тоже прилетел в четверг. Правда, это так только говорится «в четверг». Обычно самолет прилетал поздно вечером, времени хватало только добраться до отеля, разместиться там и тут же улечься спать.

Тогда все шло как обычно, но еще в автобусе представитель турецкой фирмы предупредил, что в воскресение будет перепись населения, поэтому не только магазины, но и общественный транспорт работать не будут. Туркам было запрещено выходить из дома до самого вечера. Исключение делалось для портье отелей, полицейских, да водителей такси, доставляющих людей в аэропорт и обратно. Это было неприятно, но что-либо изменить мы не могли.

К середине субботнего дня пачка валюты, с которой я прилетел в Стамбул, потихоньку рассосалась, а у меня осталась одна стодолларовая купюра, которую никто не хотел принимать, поскольку никак она шуршать не желала.

В субботу вечером я обзвонил всех туристов, предупредив, чтобы они из гостиницы в воскресенье не выходили, да и сам намеревался тоже почитать или телевизор турецкий посмотреть. Однако уже к полудню я, забрав у знакомого портье паспорта, пригласил свою подругу прогуляться по пустому городу. Мне хотелось найти люстровые магазины на том берегу пролива Золотой рог.

Дело происходило летом, было очень жарко, мы шли, выбирая тенистые стороны улиц, чтобы перебраться по мосту на тот берег. Все было как в фантастическом фильме — вымерший город, ни людей, ни машин. Изредка кошки перебегали дорогу, да мелькали полицейские, которые, поняв, что мы иностранцы, продолжали свое движение по отведенному им району города.

Занесло нас в район крупных банков, стены и крыши которых были нашпигованы видеокамерами. Было жутковато идти и наблюдать, как камеры поворачиваются нам вслед.

Район с люстровыми магазинами мы нашли, изучили ассортимент, висевший в витринах. Я решил на следующий день наведаться туда, потрогать все руками и понять, чего все это стоит и можно ли это предложить нашему зарождающемуся классу богатых людей.

На обратном пути, когда мы еле плелись через показавшийся нам неимоверно длинным мост, соединяющий берега пролива, я заметил какого-то человека, явно не полицейского, поскольку те ходили парами. По мере того, как мост подходил к концу, человек приближался. Вот видны его черные усы, что насторожило, ведь турок не мог появиться на улице. По одежде стало ясно, что это мусорщик, но почему он свободно идет по улице? Турок остановился, поджидая нас. Пришлось и нам тоже приблизиться к нему почти вплотную.

 — Рус, — услышали мы гортанный голос. Это был не вопрос, а скорее утверждение.

Курд, решил я, думая, что делать дальше.

 — Да, мы из России, — нехотя пришлось с ним согласиться.

 — Я очень люблю Ленина, — прозвучала неожиданная фраза. Незнакомец говорил на ломаном языке, но все же понятно.

Мужчина пошарил по своим карманам и достал монету в одну турецкую лиру. Протягивая мне монету и показывая на портрет Ататюрка, турок четко произнес:

 — Это тебе. Сувенир. Ататюрк — турецкий Ленин. Я люблю Ленина. А у тебя Ленин есть? Дай мне.

В моих карманах было пусто. В гостинице остались какие-то рубли, но зачем их по Стамбулу таскать. А вот у Насти в сумочке нашлось несколько купюр. Она хотела дать турку полусотенную бумажку, но я со словами: «Ты что делаешь?» — с улыбкой протянул червонец, указывая на портрет Ленина.

Турок схватил десятку и начал ее целовать, бормоча непрерывно:

 — Çok teşekkϋr ederim, çok teşekkϋr ederim, — а затем набросился на меня с неистовыми объятьями. Я чувствовал, как его руки шарили по моему телу, я начал задыхаться и уже хотел оттолкнуть его, но он сам отскочил от меня, поклонился и быстро пошел в сторону.

 — Насть, что это было? — спросил я, тяжело дыша. Но Анастасия молчала, лишь глазами провожала турка.

 — Проверь, в карманах-то все нормально? — вдруг спросила она, как бы очнувшись от какого-то наваждения.

 — Да пусто там у меня, — ответил я, тоже наблюдая, как турок скрывался за поворотом улицы, но при этом обследуя карманы своих джинсов.

 — Пусто, — еще раз сказал я и тут же хлопнул себя по лбу. — О, черт, сотня, которую я никому всучить не смог, в кармане тенниски лежала, а теперь ее нет. Ну, артист, как он нас купил! Вот это обмен, за одну лиру получить советский червонец, а это больше американской десятки, да еще стольник, пусть и подозрительный, да даже фальшивый, он его пристроит. Действительно ловок, как он его вытащил, я ведь ничего понять не успел. И как он понял, что это деньги, ведь привычного ощущения нет? Ну, молодец!

Я никак не мог успокоиться, осознание того, что тебя кинули как ребенка, и злило, и восхищало одновременно.

Потом я рассмеялся с таким облегчением, что Анастасия посмотрела на меня то ли с подозрением, то ли с сожалением:

 — Да не сошел я с ума, успокойся. Обрадовался, что избавил он меня от мучений, куда пристроить ту самую подозрительную купюру.